|
|
|
|
|
|
|
Когда я вырасту...
Серпуховские заснеженные дали, Когда началась война, мне не было и пяти лет. И хотя я и мои ровесники рассуждали о событиях чисто по-детски, но все понимали, что началось что-то страшное. Все отцы ушли на фронт и с нами остались только мамы, да бабушки, у кого были. Жили мы тогда в деревне Ламоново, недалеко от г. Белева Тульской области, — я, шестилетняя сестра Нина и младшая двухлетняя Лида. Мать с утра уходила на уборку колхозной картошки или свеклы, а мы со старшей сестрой присматривали за младшей. Обычно я занимал наблюдательный пункт на подоконнике и обозревал окрестности. Вдруг где-то высоко — высоко загудели самолеты, кто-то крикнул: "Налет!" В городе завыла сирена. Нина постелила матрац в углу дома и отнесла Лидочку туда. А когда начали неистово визжать и взрываться бомбы, я еле успел в тот же угол. Дом заходил ходуном, резко раскрывались окна и двери, ревели самолеты, совсем рядом визжали и рвались бомбы. Все головами уткнулись в угол, и я испугался, что мы можем сдвинуть его с места, и дом тогда упадет на нас. Наконец, бомбежка прекратилась, все выбежали на улицу, а там все соседи и родители бегут с поля по домам, ищут своих, плачут. Подошел мужчина с окровавленным лицом, принесли воды — кто обмывал и перевязывал раны, кто просто пил воду, так пить хотелось, и я напился, прямо из ведра, как взрослый. А в городе поднимались черные клубы дыма — горела нефтебаза. Вокруг валялись горячие осколки от бомб. И я подумал: "Когда я вырасту — посбиваю все фашистские самолеты с их черными крестами". Но расти пришлось долго… Как-то неожиданно большой толпой в дом ввалились немцы. Я сначала подумал, что это наши, и, как всегда, встречая своих, подбежал к порогу. Немцы громко кричали, но даже мать не могла понять, что им нужно. Кто полез в стол, другие ловили кур в сенях. А один немец наступил тяжелым ботинком мне на мизинец ноги и стал давить все сильнее и сильнее. Я сначала терпел и думал, что он отпустит, но когда стало очень больно, я начал царапать его руками, заплакал и укусил его за ногу. Он хотел ударить вредного русского мальчишку, но мать вовремя выхватила меня и, всхлипывая, я полез на печку. С обидой думал тогда: "Когда вырасту, я тебя не так поцарапаю и укусю изо всей силы. Жаль, что я писать не научился, а то бы написал на фронт дяде Ване, дяде Мише или дяде Коле, чтобы они там проучили таких плохих дядек немцев". А дядьки немцы расположились у нас в хате: постелили соломы, сена, спали на полу — и так в каждом доме. Хорошо, что у нас печка была: заберемся и наблюдаем сверху: кто спит, кто с оружием на улице стоит. А один старший их сидит за столом — все пишет и пишет. Больше всех мне надоел молодой рыжий немец, не из нашего дома, соседский. Придет, стащит меня с печки и, по-своему болтая языком, берет за ноги и кричит: "Давай, давай" — хочет научить меня на руках ходить. Видит он, что я то ли не умею, то ли не хочу учиться— ударит меня, и я, плача, опять на печку лезу. А потом начал к нам с огромной собакой — овчаркой приходить: меня пугал. Я под кровать заберусь — собака вытаскивает меня оттуда, на печку убегу — рыжий достает. Пока старший не выгонит его из нашего дома. Эта огромная овчарка мне еще долго во сне снилась. А в сенях стояли лошади — ржали, храпели, брыкались — страшно было пройти… Старший немец мне не то, чтобы нравился — просто он был лучше других. Один раз все на улице маршировали, а он вошел в дом и конфету мне протягивает. Я, конечно, не беру — немец ведь. А он подзывает сестру, ей дает. От сестры я конфеты взял: вкусные — шоколадные. А за неделю примерно, как наши пришли (в начале 42 года), этот старший мне подарил маленького Деда Мороза — деревянного, красивого. Ничего не сказал, погладил меня по голове. Я подумал тогда, что когда я вырасту, расскажу, что не все немцы были плохие дядьки, попадались и добрые. Наш спасительный угол, в который мы упирались головами во время бомбежек — был Красным углом — там стояли иконы Спасителя, Распятие, Касперовская икона Божией Матери, образ Святителя Николая. Когда наши воины отступали — мать благословляла их с надеждой возвращения Крестом или иконой Пресвятой Богородицы. Однажды во время бомбежки горел скотный двор, и искры сыпались на крыши ближних домов. Мать и другие жителя вышли с иконами на улицу — направление ветра изменилось, и ни один дом не загорелся. День Победы я и мои одноклассники (я закончил тогда первый класс) встречали в Белеве, торжественно, как и все, со слезами на глазах. Погиб под Смоленском мой дядя Миша. Вернулись с фронта мой отец, дядя Ваня, дядя Вася. Мать, две сестры и я перенесли все тяготы военной жизни. Царствие Небесное всем сложившим головы за "други своя", покой и вечная им память, а тем кто вернулся с войны — Честь и Слава. Слава Богу за все! …Серпуховские заснеженные дали, Послесловие. |