С нами Бог! (Ненаписанный рождественский рассказ)

Мы заходим в храм, и душа невольно трепещет от соприкосновения с чем-то таинственным. Стоит лишь представить себе, сколько людей молилось в этих древних стенах, сколько жизней с их страданием и радостью было развернуто в молитве перед Богом, и длинной чередой поплывут перед мысленным взором неясные очертания минувшего…

…Храм полон народа, духовенство в сверкающих ризах наполняет алтарь, ярко вспыхивает паникадило и мощной волной несется по храму: «С нами Бог, разумейте языцы и покаряйтеся, яко с нами Бог!». И почему-то в этой праздничной торжественной обстановке начинает щипать глаза и откуда-то из глубин подсознания всплывает бедный, погруженный в полумрак храм, колокольня со сломанными часами и сторожка, обнесенные оградой, три старухи, скрипучими голосами тянущие на клиросе под управлением старого пономаря. Он и есть главное действующее лицо этой истории — старик-пономарь, по совместительству сторож при храме.

Если бы я был писателем, я бы описал, как он проводит ночь в церковной сторожке, ночь перед рождественским сочельником, как ворочается на своем топчане, в сторожке холодно, старческая кровь не греет, он подбрасывает в печурку дрова, выходит во вьюжную ночь, обойдя вокруг храма, возвращается в домик. Сторожка, она же просфорня, здесь же и крестят, когда случится, детей, в углу большой образ Царицы Небесной, перед ним горит лампада, освещая печальные глаза Божьей Матери. Старик долго молится Пречистой, вспоминая прожитую жизнь, всех, кто был ему дорог и близок и кого уже нет на этом свете. Но вот за окошком посерело, старик берет лопату, пора расчищать дорожку к храму.

…Идет служба, старик читает на клиросе слабым старческим голосом, в храме пусто и его голос гулко разносится под каменными сводами.

…Имже образом желает елень на источники водныя сице желает душа моя к Тебе Боже. Возжада душа моя к Богу Крепкому Живому…

Старику вспоминается храм его детства, битком набитый народом, огромные мужики степенно осеняющие себя крестом, бабы в шерстяных платках, и он сам в стайке ребятишек, стоящей впереди взрослых у подсвечников.

…Боже приидоша языцы в достояние Твое, оскверниша храм святый Твой, положиша Иерусалим, яко овощное хранилище. …Быхом поношение соседом нашим подражнение и поругание сущим окрест нас.

В его памяти встает прекрасный город с дворцами и статуями, арки, каналы и мосты, друзья его юности, пролетевшей там как сон, кто убит на войне, кто расстрелян в тюрьме, кто разбросан судьбою по свету.

…Ныне же отринул еси и посрамил еси нас… Отдал еси люди Твоя без цены…

Старик берет книгу, идет на середину храма.
— С нами Бог, разумейте языцы и покаряйтеся, яко с нами Бог!
Неожиданно ему представляется совсем другой храм, сверкающий и великолепный, залитый сиянием свечей, невидимый хор радостно ликует:
— Могущии, покаряйтеся, яко с нами Бог!
Блестящие мундиры придворных, шурша платьями, проходят дамы, с легким мелодичным звоном шпор вошли и встали кавалергарды.

Какая-то сила вливается в него, голос его крепнет и разносится по храму.
— Аще бо паки возможете, и паки побеждени будете!
Впереди показались высокие стройные фигуры с плюмажами, мужчина невысокого роста с отроком на руках и все склонили головы…
Голос старика гремел как гром.
— Отец будущего века!

…Он не видел испуганного лица священника, выглядывающего из боковой двери алтаря, ни испуга на лицах старосты и старухи за ящиком. Устало закрыв книгу, он прошел на клирос. Отошла служба, погасли лампады, старик ушел в сторожку. Через некоторое время в дверь постучали. Старик с трудом поднялся, подошел к двери, открыл ее, увидел на пороге съежившуюся от страха старосту, за ней знакомые силуэты людей в форме и шагнул навстречу Вечности…

Несколько лет назад мой сын студент-историк принес домой журнал «Отечественные Архивы». То, что я прочитал в нем, показалось мне знакомым, напомнило мне мои «видения», поразили удивительные совпадения…

…Род Джунковских восходит к монгольскому князю Мурзе-хану Джунку, прибывшему в Москву в составе посольства в начале XVI века… По происхождению и положению семья занимала видное место в России. Владимир Федорович Джунковский родился 7 сентября 1865 г. в Петербурге, учился в одном из наиболее привилегированных военных учебных заведений царской России — Пажеском корпусе. Окончив обучение в 1882 г., он был зачислен в лейб-гвардии Преображенский полк… В 1891 г. стал адъютантом московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича. С 1909 по 1913г. исполнял должность генерал-губернатора Москвы. Cемь уездных городов губернии, среди которых Серпухов, Kоломна, Kлин, Подольск, присвоили ему звание Почетного гражданина.

В начале Первой мировой войны по личной просьбе Джунковский был направлен на фронт. С 1915 г. Владимир Федорович командовал бригадой 15-й Сибирской стрелковой дивизии, а затем дивизией. «С большим жизненным опытом и пониманием людей. Отлично поставил себя в дивизии, где пользуется общей любовью и авторитетом. Дело военное любит и предан ему до глубины души. В бою очень спокоен, правильно оценивает обстановку. Прекрасно владеет собой, умеет это передать и окружающим».

…После февральской революции подал рапорт об отставке, формально — по состоянию здоровья, а на деле потому, что не хотел «участвовать в развале армии», как он признался позднее в своих воспоминаниях.

Джунковского арестовали в сентябре 1918 г. Он был признан опасным для советской власти и приговорен к заключению в концлагерь до окончания Гражданской войны без применения амнистии. После выхода на свободу Владимир Федорович работал церковным сторожем, давал уроки французского языка, писал воспоминания о своей жизни. Бытует мнение, что он принял монашество, хотя документальных подтверждений этому не имеется. В конце 1937 г. В.Ф. Джунковский был вновь арестован и специальной тройкой НKВД приговорен к расстрелу. 21 февраля 1938 г. приговор приведен в исполнение. По свидетельству С.М. Голицына, разговаривавшего с людьми, хорошо знавшими Джунковского, «никогда ни о ком он не давал порочащих сведений». «Владимир Федорович Джунковский принадлежал к числу тех, кто умел отделять нравственное от безнравственного и старался всегда следовать велению совести, а не политических доктрин. Однако когда восторжествовал принцип классовой целесообразности, он и ему подобные стали не нужны и даже вредны и были обречены на истребление».

Протоиерей Владимир Седов

4 июня 1920 г. Прошение

«Вот уже второй месяц, что мой самый близкий мне человек — моя родная сестра, Евдокия Джунковская лежит больная расширением сердца в тяжелой форме, а вчера к этой тяжелой болезни присоединилось и осложнение в почках. Сестра моя преклонного возраста, ей 63 года, и всю себя она посвятила заботам обо мне, аккуратно, три раза в неделю за все время моего заключения приносила мне передачу, что и переутомило ее больное сердце, и она слегла. Причина, что я являюсь ею в болезни моей сестры, не может, конечно, меня не мучить. Поэтому я обращаюсь с убедительной просьбой не отказать мне в разрешении навестить мне больную сестру, проживающую в Москве, Арбат, Малый Николо-Песковский переулок, д. 11, кв. 2.

Но так как при моем тяжелом страдании сердца, что карательному отделу известно из моего дела, мне вряд ли возможно сделать в один день два конца от Таганской тюрьмы до Арбата, то я бы просил разрешить мне возвратиться в тюрьму на другой день в любой час, к которому найдет нужным карательный отдел. За мою аккуратность и за то, что я никуда не зайду по дороге к моей сестре и обратно, карательный отдел может быть совершенно покоен — я никогда никого не обманывал.

Льщу себя надеждой, что, принимая во внимание тяжелую болезнь моей сестры и отсутствие какой-либо контрреволюционности в моем деле, и то, что я за два почти года моего заключения первый раз обращаюсь с просьбой, карательный отдел доброжелательно отнесется к моему ходатайству».

Заключенный Владимир Федорович Джунковский